Главная

Письмо первое. Радио, Панетон, это тебе не почта

"Здраствуй дорогой отец и папа! У нас тут всё плохо. То есть все умерли, или ещё доболевают, но вскорости тоже туда же. Приежжай пока кое-кто есчо ногами дрыгает. Поплакать над могилками приезжай папа и отец. Твоя любясчая умираюсчая дочь Клушка". Ты не в понятии, – какая такая Клушка, коли брат должен быть? Или он теперь – Клушка?

Письмо второе. Ты вот всё, Пантеон, толкуешь и жалуешься, что проститутки плохо спят

И не потому што нравится тебе эта продажно-заполночная жизнь, а потому што ты ведь большее ничего не смыслишь и не умеешь, только вот жопою шевелить и охать притворно, будто бы ты испытываешь очень яркий организьм, а на самом-то деле всего цену накручиваешь, штобы деткам в альков принести орешков золочёных и петушка карамелькою.

Письмо третье. Учись говорить не по-нашему, Пантеон

И вот ты чего-то там вяньгаешь, дескать, пардон, мерси, а она на тебя дура французка пялится да ржёт как компрессор, крутя пальцем вокруг да около своего узкого лобка. Ты, конешно, тоже пытаешься перейти на язык жестов, пальцами левой рукоятки образуешь кружок, а показательным пальцем правой в этот кружок тыкаешь, изображая какой-никакой коитус, а рожею своей страсть нездешнюю. Так они же французки, а не ваши бляди мытищенские, они же тонких манер требуют, а ты со своим тыканьем тут подсел!

Письмо четвертое. Надо, Пантеон, и отдых уметь как

И вот закуска, это главное. Хватит уж вам с женою коробок спичек нюхать, хватит! К тому же это негигиена, что у вас на всех гостей и для себя третий год один-единственный коробок, на него уж глянуть жалко.

Письмо пятое. Ударь в религию, Пантеонушко!

Пойдёт тогда у вас жизнь по расписанию, которое в церкве прописано на стенке. Но не только. Вообще, чуть что не так, ты сразу туда, в церкву, рви, дескать, батюшка, нынче вёл себя отнюдь не по-крестьянски, то есть пил, балагурил и совращался, жену «туркой» обзывал, а себя возвеличивал, и чуть кумира из себя же самоё не сотворил. Батюшка тебя по башке крестом как шарахнет, тут ты сразу в разум и войдёшь, только налог заплати и скачи домой читать по-грецки отцов церкви.

Письмо шестое. Классика, вот что надо, чти её, Пантеонушко!

Ладно, возьмём другое что: «…тут его блуждающее жало нашло-таки путь и разомкнула створки пурпурной жемчужницы. «О, нет!» - вскричала Виргиния, впившись ненасытным и долгим поцелуем в уста обеззубевшего Пьетро, - «О, нет, ведь я ещё девственна! Но есть у меня сестра порочно-любовеобильная и прекрасная, как майский цвет! Войди же к ней, но не трогай сокровищ моих!» «Поздно, поздно!» - вскричал тут же и Пьетро, потрясая окровавленным жезлом любви, и вновь погружая его во влажные недра, источающие амбру, мускус, мирру и нектар»

Письмо седьмое. Теперь что о приметах и прочей пакости, в которую ты веруешь

Ну ладно, пусть кошка и даже не одна а целый коллектив. Но ведь таковая её шкурка, коли чёрная. Вот ты ведь не выбирал жёлтый цвет своих зубов? Нет, и она так же страдает своим чёрным опереньем, а подделать ничего не умеет.

Письмо восьмое. Береги голову, Пантеон, ведь там мозги

Дадут тебе тельняшку с рейтузами, тапочек сколько попросишь, кроватку определят, чтобы ты там тревожно дремал, да и всё. А тебе и того много будет, потому как мозг поломан, и у тебя, скажем, мания голым на полу валяться и пальцами трёхмерные фигурки изображать. Или вот другая мания, будто ты всех угощаешь отравленными орешками, а под вечер счёт ведёшь, сколько народу перевёл, и хохочешь, как Гитлер, когда он свою овчарку репейником кормил.

Письмо девятое. Заведи себе учёного соседа, Пантеон!

Во-первых, они же до безумия скромные, ну как дети прямо. Ежели ты его не свистнешь да не крикнешь, он же от тебя прятаться по всем углам станет, лишь бы твой окуляр лишний раз не напрячь. А ежели угла не найдётся, так он к стеночке так умело прислонится, что ты опять же его не приметишь, и только скажешь: смотри-ка какая стенка ровная стоит!

Письмо десятое. Пантеон, срочно займись фотографиею!

Девок фотай голых, они это дело шибко любят. Да ты их и не спросясь фотай, их дело телячие, а тебе от таковых съёмок разное удволетварение. Пошлёшь, к примеру, в польский журнальчик «URODA», а они тебе за то золотых отвесят по почте.

Письмо одиннадцатое. Краткие поучения-2

Услыхав пение нашего славного государственного гимена, сразу стань прямо, как суслик, руку по швам, глаз увлажнить, башкою не вертеть. Того же требуй и от других, коли самому например спеть захочется. Жена, понятное дело, поначалову пугаться станет, но потом освоится, - я по своим знаю.

Письмо двенадцатое. Ты глянь на Восток, Пантеон, там солнце весьма

Дадут тебе кисточек и туши, сиди и пиши всякие стишки, да не наши длинные из букв, а ихние краткие шедевры, про луну там или про яму, что по-японски значит гора. Ну, там разные бывают, иногда и не совсем нашему брату понятные. Вместо гитар гадких и бренчливых дадут тебе пипу. Будешь вместо своего обычного воя декламировать хорошие древние танки и хайки, а ноготком пипу скребсти.

Письмо тринадцатое. Чего масс-медиа творят, Пантеонушко, чего творят!

И тут слушаю первый вопрос, от которого у меня аж сиденье снизу намокло: «Вот комунисты они плохие или шибко плохие?» Ответчик даже не сомлел и враз отвечает: «Ещё хуже чем». Тут ему сразу денег. Вопрос второй: «А кто тогда хорошие?» «Которые очень честные и очень богатые, то есть передприниматели». Ему ещё денег насыпали. Вопрос третий: «А какая тогда самолутшая страна у нас в мировом шарике?» «Как есть Америка, ведь оттудова свобода так и прёт к нам, деревенщине необструганной!» Тут уж вообще ему и пылесос, и кошкин корм, и могильный телефон, и подкладок негнущихся, и многого другого дали и отпустили под оркестр.

Письмо четырнадцатое. Отритуаль свою жизнь, Пантеонушко, и станет тебе традиционно

Вот жена из спецального туеска достаёт, скажем, живого, как сама жизнь, зайчика, и держит за уши. Ты же опять перед ним на коленки и шептай: «Ты уж нас извиняй, мы ж не живодёры какие, и извести тебя решили не из зависти или корысти, а так как кушать пора, так что зла на нас не держи». После делаешь ему торжественный укорот башкой об косяк, а жена в этот мрачный момент читает заячью заупокойницкую.

Письмо пятнадцатое. Думай про Луну, Пантеон, и как тебе её осваивать

Армян с собою возьмите, они вам там на Луне такую же дачку отгрохают из лунных камешков, а потом уж пусть как захотят, может, и сами отстроятся и пообвыкнутся, земли-то до хрена. Хотя вряд ли.

Письмо шестнадцатое. Публичная лекция про лошадей

Придти на смену лошади может только лошадь другая.
Лошадь стоит на посту, и смотрит во тьму, не мигая

Письмо семнадцатое. А вот стал бы ты, Пантеонушко, гений мщения и праведной мести, то есть Суперменкою!

Куда не вскинь глаз, - сидит вусмерть униженный и оскорблённый сирота, а то не один, а целая богадельня сидит. И тут же, в сторонке, злодей глумится, перстнями несчитанными на пальцах шевелит и издаёт характерный сатанинский аккорд звука дескать «ага!». Сироты, понятное дело, плакают, и бегают в милицию, а там их встречает тот же злыдень, но уже перелицованный в генеральскую ланпасу.

Письмо восемнадцатое. Урезай свою потребность, Пантеон, где бы то ни было случиться!

Это нас учит великий писчий и наш наипервейший печальник Соложенитсын. А он тебе врать не станет, потомушто он чего не скажет, сразу руками всплещет и кричит: Да штобы у меня язык засох, а гортанка испонилась горьким зловонием! – а после бегает по домику своему, причитает: Зачем мне это всё, грешнику, зачем? И действительно, начинает подбираться к окошку с пепельницею в руке, но по ветхости своей обычно на полпути сомлеет, сядет на пол, и начнёт вслух вспоминать, как в детстве очень хотелось ему велосипеда, а Сталин всё не давал, сам катался.

Письмо девятнадцатое. А вот ежели б ты президент стал бы

То есть везде чисто, везде супом пахнет, везде люди стоят и ждут, чего ты им скажешь про желания. А за тобой день и ночь ходят два генерала с усами и с чемоданами, и всё уговаривают нажать какую-то кнопку, штобы тебя все очень боялись.

Письмо двадцатое. Бойся инфекцию, Пантеон!

То есть сопели и прочие склизкие штуковины. Ты мне: ха-ха-ха, чево я соплей бояться стану, коли они у меня вовсе не выводятся отродяся?

Письмо двадцать первое. Учись кулачный бой, Пантеон!

А надо так: взял его за грудок, и хрясь со всей силы лбом ему по носопырке, штобы хруснуло противно. Потом разом оперкот, то есть снизу под подбородок хрясь. Он, конешно, расстроится и упадёт, тут и жена кованым сапогом ему по почкам подоспеет. Вот это дело и порядок. Другие гости, они сразу присмиреют и не станут больше самогонку по скатерти разливать.

Письмо двадцать второе. Надо кончать, Пантеонушко, с высшими образованиями!

Вот, та же жена тебе вдруг плакает: «У меня чегой-то третий дён в носе некругло и шибко скоростной чих». А ты бы и рад ей помочь, только как без диплома? Ты же медицине не учён, а коли так, сунешься в нос, да таких дров наломаешь, што жена потом станет фотографировать своё лицо только в полной темноте.

Письмо двадцать третье. Вот ты всё в Германию рвёшься, Пантеон

Ихняя культура шибко умная, не то што у нас. Потому ты попросту задверди на-из-уст: Шиллер, Шпенглер, Шеллинг, Шопенгаер, Штирлетц. У них почти все умные на шэ, окромя Гёте да Гейне, Вагнера да Вебера.

Письмо заключительное. Всё-то ты перевратно толкуешь, Пантеон

Нет ему повезло родиться у нас в росийской углубинке, да ещё ведь и в хорошей семье по фамилии Пушкин. И сразу всё в горы пошло, то есть талантище в наших великих грязях и снегах проявился как истинно благовонный цветочик. Родичи его всё диву дивились: чего ни зделает, всё гениально или в лутшем случае талантливо. В пример сказать, он так в детстве на лошадках скакал, што местные джигиты все разобиделися и сказали што нам тут теперь делать нечего, и устремились всем скопом на Кавказ, где и учинили войну, которая до сей поры и идёт неспешно.