Штоб не скиснуть душою, Пантеон, надобно регулярно менять имиджей.

Вот который год уж я имею с тобою редкие случки. Который уж год, отворя твой порог, мечтаю увидать у тебя метаморфозу. Думаю, што он (ты то есть) там в Мытищах духовно зреешь, растишь себе харизму и прочий менталитет. И вроде скоро воспаришь к вершине духов. И вот который уж раз скрипнув для приличия сапогом захожу к тебе в горницу и што я вижу? А вижу я вот:

На задних планах сидит в разной позе цыганский академический хор и вопит реквием Моцарта в своей, то есть a la bohemien, оранжировке. А вот и ты, за дубовой доски столиком, улитым красным вином, обоймя цыганскую баронку, куришь папиросу «Ира». Тяжкою головкою сникнув, ты слабою рукою пытаешься рвануть ворот малиновой рубашки чистого шолка made in China. Кося красным глазом ты то и дело подвскрикиваешь: «А теперь, - «Невечернюю!» Тем же глазом вдруг увидав мою сущность, ты скокочешь, роняя стул, и толкуешь угробно: «Эх, Гвардей, жисть… Прошла жисть, как сон… Дрянь мы, шушера липкая, а не гордо звучащие человечьки… Ни за грошики… ссу под хвост… И где смысел?.. И где корневое разрешение и катарсиська?... Эйхх! Жги, ромалэ, «Невечернюю!!!» И вот ты опять наполняешь пузырьки всякими чернилами, мнгновенно осушаешь их и в грохоте падаешь на диваны, угрожая всем присутствующим недетским плачем и обещаньем всех порезать на кусок, потомушто тебя никто не понимает и тем более не любит как живого, в хорошем смысле, трупа.

Так каждый раз, и я вот думаю: нет, хватит себя мотать. Ты так вообще себя утомишь чернилами и уморишь до срока, потому надо менять формулу выражений и зделать решительный выход.

Вот американы. Они хоть и из другого полушария, хоть и агрессоры, но кое-што и у них имеется штобы мотать усами. Они толкуют: как ежели работа надоела, надо быть иметь другую job. Коли обрыдло место имения жительства, мотай куда глаза идут. Коли достала вторая половина (первая-то это ты), оторви её с мясом и ищи другую штобы только по размеру подходила и по душам штобы. И вот благодаря тому они американы достигли удивительных гармоний и открытия. Они два года на месте не сидят, всё ищут и ищут своих американских мёчт.

Так об том и я тебе: измени себе, пооткрывай внутри себя других Пантеонов, их в тебе, так, навскидку, человечиков пятьсот сидит и ждут. И это я только про Пантеонов, других там ещё больше, но только ты начни со своих, а другие после полезут.

И вот стал утром, умыл што надо, надел скажем пятнишную пижамку, и думаешь: кто я нынче? Открыл книжицу памятную, а там: «Жиголо». Вот жена с антресолей спустилась, а ты уже ей: «Позвольте тур вальса, моё нетерпение!» и включаешь граммофоном «Дунайские войны». Она здуру пошла с тобою в пляс, а ты ей в ухи всякую пошлятину нашёптываешь с салом и уговариваешь штобы следующую «Калинку» только с тобою и ни с кем иным. И она на тебя уже не как на мужа своей жены, а как на интересного собеседника пялится и на молодого всего в соке человечика.

Или другой день, в книжице: «Дровосек». Берёшь себе обоюдоострый канадский топорик, выходишь во садочек, и цельный день херакаешь свои сосёнки. И взгляды у тебя станут какие-то пролетарские, и рука так огрубеет за день, што даже ширинку по нужде не сможешь разверзить, а только какие-то рубленные движения. Вот, складируешь сосёнки свои, крякнешь по-ихнему, по-лесорубски, и в кряканьи твоём человек даже посторонний поймёт однозначно: «Вот, другие коленкорки, то есть я себя так самозауважал, аж самому дико, да и дров на зиму наколошматил сполна».

Или третий день, в той же книжице: «Мичурин». И вот ты по тому же своему садику скачешь-бегаешь, и делаешь прививки: к последней недобитой сосёнке яблочку примостил, к репьям помидора привязал, к рододендрону елочью шишку. И всё в таком диком увлеченьи, што жена твоя сидит в окно и тебя узнать не может: ещё позавчера так славно плясал и шептал в уши, а нынче вот што вышло – вылитый Мичурин! А ты ей уже тащишь со смехом и торжеством сосновое яблочко, колючий помидор и какой-то иной плод, покрытый жёсткой свиной щетиною и со свиною же гениталиею.

Только я тебя што умоляю: не останавливайся на одном и не смешивай как ты любишь с алкоголями. Во первом случае как останешься жиголою, так ведь затанцуешь все Мытищи и тебя станут бить ихние мужья. Во втором как станется, ежели Дровосеки с Мичуриными войдут в глубокое и непримиримое противуречье? Один сосёнки рубит, угрожая топориком, другой с плачем пытается привить к погибающему древу фиалку или там кукушку какую. Это грозит больной головою, а тебе надо?

Да я тебе вообще большие задачки задал, так што начни с чего попроще. Вот я советоваю с Буратины. То есть ходи и сиди кагбы ты дервянный, бумажную шапочку с курточкой надень и во все картины маслом тыкай носом. Говорят, небывалый релакс приносит. К тому же классика. Или вот стойкий оловянный солдатик. Стань где в углу с палочкой наизготовку и исполняй роль как нам написал Амундсен или кто там у них ещё Педерсен штоли. Это ведь не сложно, а удовольствие так и прёт. А потом уже придёт опыт, тогда ты запросто сможешь и Полония, и Яго, и Магбета изобразить с присущими им подлыми уховёртками.

И оттого ты ведь станешь другой человечик, то есть я к тебе приеду, а ты сидишь скажем и стропальщика на строительстве МГУ им. Ломоносова изображаешь. А жена рядом сидит и она Вера Засулич вся в револьверах. С вами и поговорить об чём станет, тем более, я быстро подстраиваюсь, я тебе скажем стану изображать того же Ломоносова а ей Трепова. То есть лицедейство в самом неприкрытом и чистом варианте. А это правильно и очищает мозговые корки. А чего нам ещё надо в наши-то годы? Вот оно и то-то.