* * *

Между лестниц коротких, в начале короткого дня
Остановится голос, и кто-то воскликнет снаружи,
Скрипнет дверью - голубушка, пава, не ждите меня,
Это ветер другой, и ледок пробегает по луже.

Я не вспомню о вас, я пойду, завернувшись плащом,
Мне играют на дудке холодные круглые губы,
Вы прекрасны, как жизнь, ну а нам красота нипочем,
Нам морозное сердце когтями изрыли суккубы,

Обнаженны их чресла и белые груди белы,
Мы почтительным взглядом изгибы их тел провожаем,
Нам играют на дудке, и скрип патефонной иглы
С их звериными стонами на сердце перемежаем.

И какие-то ходят трамваи, и, может быть, в ряд
Девять кошек прошествуют важно, и шествуя важно,
Озадачат прохожих - и девять прохожих стоят,
О причинах явлений беседуя многоэтажно.

На восток и на север, и компас испортит магнит,
Не растут фонари на морозно-болотистой почве,
И сломались часы, и тревожное сердце горит,
И печальный без Вас продолжается путь в одиночестве.


Старобельск

Темней деревянного леса,
Прозрачней озерной воды
Под рельсами бездна железа -
Стереть бы и сбросить следы,

Заглохнуть в своем уголке бы,
Но целится лестницей рельс
В дебелое рыхлое небо,
Как поезд бежит в Старобельск.

И там, где электромонтеры
С похмелья выходят на свет,
"Валуйки" откроется взору,
И будет - вокзальный буфет,

Звон вилок в облупленной зале,
На блюде кровавый карась,
И девушки смотрят глазами,
И юбка у них задралась.

И что нам помехой могло бы -
Где водка прозрачнее слез,
Где если любовь, то до гроба,
До стука вагонных колес.


* * *

Отсчитывая миг, отсчитывая два,
Ты говоришь со мной небрежные слова,
Фонарик на столе и кляксы между строк,
И щурится в окне косматый потолок.

Тот юноша чужой, пожалуй, он не спит,
Как птица с бородой, на жердочке сидит,
И топчется над ним унылая звезда,
Как одинокий след упорного труда.

Ты думаешь о нем, хотя он неказист,
Он вырос за столом, как дикий гимназист,
Попробуй уложи его к нам на кровать -
Начнет тебе латынь на ушко диктовать...

Не слушаешь меня, и вырез на груди,
Ну что ж, изволь, фонарь возьми и уходи...
С той стороны двора видать, как в лодке бог
Угрюмо по домам развозит недотрог,

А ты бежишь одна в накидке голубой,
И городская рябь сомкнется над тобой,
Шоссейная волна подымет свой планктон
И выплеснет со дна на вымытый бетон.

А письмецо дымит, сворачиваясь в ком,
А кляксы шелестят и лезут вместо строк,
И в городском чаду щекочет недотрог
Небесная луна копченым языком.


* * *

Спит животное букашка или борет карачун,
Всей листвой свисая тяжко, спит растение плаун,
Черным лесом, птицы дремлют, чьи-то яйца на суку,
Обрастают мохом земли, тушки мокнут на снегу,

На зубах транслит дорожный, уж навязло так навяз,
Белый сумрак невозможный застилает Божий Глаз,
Страшно, ни ежа, ни жопы, в чемодане пустота,
Мчит транзитом сквозь европы желторожная звезда,

Схватит в поезде морозом, зябко треснет кипяток,
Колесо электровоза переедет проводок,
Встанут ратью на болоте все лягушки изо льда,
Бомбометы в бомболете полетят на города.

У подружки мокнут ляжки от чужих игривых строк,
Спит созвездие букашка, спит созвездие жучок,
Меж собой, как два супруга, в тесноте стекольных рам
Мухи лезут друг на друга, разломавшись пополам.


Армянское радио

Серый дождик каплет на рекламный щит,
Армянское радио который год молчит,
Соседка воркует: как мне знать ответ,
Ты меня забудешь, а я тебя нет.

Мутабор, прием, в столице беда,
Вы меня забудьте, и я вас да,
С неба, как в Багдаде, крошится пыль,
В звездах скорый катит автомобиль,

Вмертвую и задним стеклом вперед,
Собирает Брежнев родной народ,
С револьвером Пуго выходит в сквер:
Я оставлю внуку СССР,

Вечный Молдаванин, герой труда,
На бревне с бровями горит звезда,
Портсигар с секретом и доча блядь,
На кого ты вздумал нас оставлять?

В голове моей пел хмельной туман,
Цаловал я лидеров братских стран,
Увезли мя змеи в змеиный храм,
Научили пьяного языкам.

Мой толмач бумажную пыль глотал,
Я слова березки ему шептал,
Разговор растений народ любил,
А сказал "чернобыль" - и все забыл.

Строго смотрит Пуго и морщит бровь,
Только скулы сводит ему любовь,
Заряжает пушку, стреляет в лоб,
Подъезжает в бархате красный гроб.

И вдова всех мертвых стоит бочком,
Привезли ее, как сгорел партком,
Ей плакат про пиво закрывает грудь:
Я тебя забыла, и ты забудь.


Не скажу, кому

Захватанные по всей длине,
Черным жиром блестящие струны -
Та зацепилась за голубиные провода,
Эта застряла в железном зубе банкоохраны
Или душит последний фонарь переулка
кавказских кварталов,
Или проходит сквозь сердце поэта из творческого союза,
Сквозь хрипы и дребезг,
рифмы банальных трезвучий.
Я не люблю этой музыки.

Мини трещат и лопаются на бедрах,
Ботинки футбольных фанатов в ритме конвульсий,
Старые студенты порочно хихикают,
Не смея дать волю рукам,
Я не люблю этой музыки,
Губы сочным щелчком вываливают язык,
Хищные звери прыгают с размалеванного щита,
Малобюджетная съемка.

Это волчонок над обломками скрипки
(Скрипач уже растерзан, а мясо досталось старшим),
Дикий оскал ужаса, внезапно, на дне зрачка,
Это страх, который смеется,
Abissus abissum,
Я не люблю этой музыки,
Но тоскливый ужас, проникая с изнанки мира,
Наполняет черной радостью мое сердце,
Наливает жилы энергетической влагой,
Как весенняя жижица дутые вены улиц,
Так, что нет ничего лучше,
И нет ничего кроме,
Девочка-волчонок из той необычной стаи,
Бешеный ужас смеется на дне зрачка.


* * *

Проходя случайно тем же маршрутом,
в просветы между домами и без перехода,
замечаешь: земля вырастает все выше,
белый заборчик теперь совсем затопило,
а раньше он нам с тобой приходился по пояс,
белый заборчик, белый и грязный, в полоску.

И старых старушек, с лавками их, затопило,
старых старушек, сердитых, немного в маразме,
"Шапку надень," -- говорили, а вот ведь пропали совсем, с головою,
на их месте выросли новые лавки, другие старушки,
новые вовсе, а прежних совсем затопило,
черной накрыло землей.

Стукнет асфальт в подбородок пустые балконы,
и поползут по земле бесполезно усы телеграфа,
что же нам делать?.. а камень в груди холодеет,
тянет под землю, и хочется вырыть руками -
с маленьким сердцем, вон оно там над землей вырастает,
жить неохота, чужое оно и не помнит совсем ничего:
ни черных старух, ни белый в полоску заборчик...
глупая рыба, утонешь сама под землей.


* * *

Ай гони, мужик, кобылу
Выпадай, Полынь-звезда
Наши Парки троерылы
На колесах завсегда

Уж нагонят так нагонят
Жми не жми на тормоза
Не укроешься в вагоне
Не обронишься с воза

Только девушки хмельные
Только злые пареньки
Сосчитают остальные
Поздно всплывшие венки


Для пользователя lublu, конечно

Копошатся буквы в тени пижамы.
Ты не жми звонок, никого тут нет.
Под колодой сердца столпились дамы,
Мечут красным цветом на черный цвет.

Про любовь они говорят, как пишут,
Я им никогда не смотрю в глаза.
Колобок, съезжая по черным крышам,
Скоро ускользнет от тебя, лиса.

Желтый у карниза, а сверху белый
Между туч летит на церковный крест.
Что ворона в наших часах пропела,
Не считай, не слушай, лиса не съест.

Дамы за игрою сменили масти,
Стали все черны, и в глазах темно,
Значит, колобок, нам такое счастье,
Мы летим на дно, и сквозное дно.


* * *

День - понедельник. Город Угорье.
В поезде нет незасиженных мест.
Птицы свободны и чувствуют горе.
Ты обманул меня, черный скворец.

Пестрая карта из точек и трещин,
Сипло стрекочет в дыму товарняк,
Гарь на устах у растрепанных женщин,
В воздухе, видимо, что-то не так.

Смотрим и смотрим, друг другу кивая.
Сшиблен фонарь, а помойки горят.
Ведьма с коротким хвостом молодая,
Падая вниз, повредила наряд.
Белые груди свои прикрывая,
Чинно садится с сороками в ряд.
Три колдуна, из горшка выпадая,
Чешут зады и зубами скрипят.

Здесь нам и жить, у перонных развалин,
Век наш делить с удалым вороньем:
Я - приживалкой пернатых окраин,
Ты - черной буквой на сердце моем.


Для пользователя ne_letay
К этому

Грубеет наша кровь, а в небе желтый глаз
Из ржавой черноты таращится на нас,
Иной надежды нет, а времени в обрез,
Так рассчитал мудрец, и в зыбкий таз полез.

Вкус ветра на губах железистой водой,
Безжалостна любовь и бесполезен страх,
Гроза недалека, скрежещет козодой,
Плыви-ка, мон амур, качайся на волнах.

А мы на берегу, мы держим караул,
Что пожелать тебе? глаза ручных акул,
Бездонною тоской, как кровью, налиты,
Неспешно за тобой следят из темноты.

Мы пишем наш отчет на вянущих листах
(Их ветер рвет из рук, и бесполезен страх),
О том, что он плывет, неукротимый таз,
И вечности о нем так короток рассказ.

Никто о мудреце не вспомнит никогда,
Шевелится под ним дырявая вода,
Слезится желтый глаз с небесной высоты
И ленточки со шляп готовятся в бинты.


Сумка

Я люблю вас, а вы меня нет.
Ну и черт с вами, ходите себе по улицам,
Прячьтесь под зонтами, ловите шляпки,
Обнимайтесь пылко с глупым другдругом,
Мне нипочем, а вам все равно надоест.
То есть, грустно, конечно.
А в общем-то наплевать.

В троллейбусе на коленях у старикашки,
Шурша квадратиками клеенчатой шкуры,
Свернулась очень страшная сумка.
Он ее совсем не боится,
Потому что привык.


* * *

Во дворе тепло и воняет Марсом,
Вышел скунс проведать свои припасы...
Дворнику истории выйдут фарсом,
Он не спит, ругается пидарасом.

Мимо труб походкой идет девица.
Существо ее выражает радость.
Хорошо бы, дева, с тобою слиться,
Только чем во что не тому досталось.

Карта выпадает посередине
Сбросив то, что было, на то, что будет,
Да ни бог, ни враг тебя не покинет,
Ты не знаешь грустной латыни судеб.

Дева, красота твоя непомерна,
Рвет сердца насильников утром, в восемь,
И по облакам, по цветным галерам,
В целый строй сапог наступает осень.


* * *

От горячих созвездий, от змей коренастых без кожи
Борони меня Дева, и прочной твоей головой
Заслони, загради, это я или кто-то похожий
Мнет набрякший окурок под мокрый автобусный вой.

Ни война, ни любовь, ни кровавая слякоть заката,
Расписание строже, и буквы дождем налиты,
Приговоры реклам над шоссе громыхают крылато,
Прут прохожие из-под земли, городские цветы.

Над ночной типографией вьется немецкая утка...
Подстрелив Сатану, когда он пролетал над Москвой --
Атеизм наша вера, и нету древней предрассудка,
И автобус свернет или врежется в дом угловой.


* * *

Головой от солнца легла дорога,
Где земная рябь, где волна-расщелина.
Нам для дела нужно совсем немного:
Только ведьма, дьявол да Божие попущение.

Девушки хорошие плачут слезы,
От мечтаний девушек жарко в комнате,
И бредут колонной тяжеловозы
На колесах мокрых во рвы бетонные,

И стоит подросток у входа в здание,
Бледный от догадки, что тоже смертный,
Вдоль сквозных заборов идет задами
Прикрепленный Богом к северному ветру.

Там, где он проходит, растут развалины
И большой огонь подступает под ноги,
И железо щелкает под трамваями,
От мечтаний девушек жарко в комнате.


* * *

А вы все сошли с ума
И вы все сошли с ума
Пум пум пум
Пам пам пам
С обормотского ума.

И вокруг кругом цветет ерунда
И направо и налево ерунда
И налево от направа ерунда
И направо от налева ерунда
Впереди по ходу поезда
И трамвая идиотского
Расцветает и цветет ерунда,
Позади еще цветет ерунда
(Позади от хода поезда
И трамвая идиотского
Расцветает и цветет ерунда).

А вы думали он любит вас такой
А совсем он вас не любит вот такой
Потому что он вообще козел тупой
И бессмысленный урод вот такой.
А вы думали он честный человек,
А совсем он и нечестный человек,
С жирным пузом он буржуй человек
Жадный глупый идиот человек.
Это всякий вот такой человек,
А не только он один человек,
Вы уже забыли, как его звать,
И другого как такого же звать,
Да и как уже их всех и ни звать,
Все равно он вот такой человек.


* * *

"Лиза, я слаб и болен!" Я здесь живу тридцать лет,
и не знаю никакой Лизы, а дело к вечеру,
помогите советом; и вот приходит совет,
и конверт распечатан, но как извлечь его.

Голоса неизвестных бродят по голове,
отворяют двери с тяжелым скрипом.
Может, Ленин и дети, твоя рука в рукаве,
вы не могли бы отсюда - а вы могли бы?

Спасение утопающих - дело тысячи рук,
облепленных илом, скормленных рыбам,
жизнь за жизнь, мы слыхали, но для чего этот звук -
просто двери, одна за другой, со скрипом.

* * *

На рельсы тень моста ложилась,
И, наступая на стекло,
В часах кукушка шевелилась,
Переводя дыханье зло.

Но что такое механизмы,
Кто скажет, что у них в мозгу?
Нельзя сквозь скрежет странной жизни
Так доверять часовщику...

Мы помним, что случится с нами,
В минуты ясности ночной,
И каждый носит в сердце камень,
Растущий камень гробовой.

Но как там стрелка повернется,
Никто не знает наперед,
И как кукушка встрепенется,
И сколько раз она сочтет.


* * *

Косматые тучи так близко, так низко.
Хотелось бы тоже вот эдак ползти
Под скользкой вверх дном опрокинутой миской
С зазубренным краем на каждом пути.

И нежный не дорог, и встречный не чаем,
Случайно лишь то, что свершается в срок,
Над улицей блеклой, над мертвым трамваем
Пространство запахнуто наискосок,

И в черном гнезде городского тумана,
Теряясь в прорехах и зябко ворча,
Готовится к вылету Фата-Моргана,
Нестрашная, с мокрым крылом у плеча.


* * *

Ты не ждешь и не знаешь, не видела ты ничего,
Как раскрыла глаза тетка птица и тетка разлука.
Говори, говори; нет ни мужа, ни брата, ни друга,
Только ты, только шелест по трещинам сердца всего.

Только милых грудей пух лебяжий и плечи и шея,
Я не помню ни слова, рассказы твои хороши,
Выпрямляются вены, от жареной крови ржавея,
Только громче молчи, только чаще и глубже дыши.

Только время лечило, как курицей лапа аптекарь,
Не хранила бы память, да сон высылает состав,
По полозьям, по рельсам, и ровную жизнь переехал,
Проводница хохочет, над лесенкой ногу задрав

И железное кружево треплет неслыханный ветер,
Хлопай глаз на морозе, как ветер играет бельем,
Я люблю тебя; тише, никто ничего не заметит,
И сама ты не вспомнишь, как мы здесь стояли вдвоем.


Сочинила от ужаса песню Псоя Короленко, хоть и не до конца.

Если вы обидели кого-то зря,
Если вы мерзавец и злодей,
Если вы убийца,
Если кровопийца,
Враг и ненавистник всех людей,

Это ничего, ничего!
Это ерунда, ерунда!
Будем мы смеяться
Петь и обниматься,
Будем целоваться мы всегда!

Мы простим друг другу старые грехи,
Злые и обидные слова,
Ты мне в душу харкнул,
Он по яйцам шваркнул,
Топором разделал на дрова,

Это ничего, ничего!
Это ерунда, ерунда!
Парни и девчонки,
Брюки и юбчонки,
Будем целоваться мы всегда!

Если ты насильник и садист маньяк,
Если ты элитный самый гей,
Будь нам как сестренка,
Парень и девчонка,
Будь нам как братишка поскорей.


* * *

Есть подозрение, что мы давно оглохли,
И в мире нет живого языка.
Каких-то срочных труб немые вздохи
Не слышно, как летят издалека.

А в голове смышленая пластинка
К фантазии подводит звукоряд,
Товарищи слезают с фотоснимка
И мертвыми ушами шевелят.


* * *

Я несу в рукаве, спотыкаясь в асфальтные ямы,
Я сушу под перчаткой, под сердцем, и не тормоши,
Развернешься ежом, не спеши, каракатицей плавай,
Неготовые в лужи беспомощно сгинут ежи.

Раньше были дружны, а теперь календарные даты,
Чувство долга, неловкость, и вежливый, словно портрет,
По окраинам мира шатается карл бородатый,
Рядом друг неразлучный, кудрявый английский брюнет,

Я боюсь не успеть, здесь туманы тверды и сквозливы,
Так оставь, не тревожь, дважды вздрогнешь над этой водой,
Не любовь и не смерть, эта пара для Леди Годивы,
Леди сбросила кожу, ты будешь опять молодой.

Растворяй, осаждай, слышишь, весело хлюпают боты,
Каждый счастлив, и каждый немыслимо в том одинок,
Низкой истины нет, только эхо горняцкой работы,
Только боль от шипов, как несу этот черный цветок,

Он распустится, дайте лишь срок, в глотки каменных лестниц
Пролететь по ступенькам, ленивые лифты не в счет,
И мохнатые пчелы, как черные совы предместий,
Только наши, родные -- и что же нам нужно еще.


Для пользователя samka

Слон головой махнет и дует в свою трубу,
Армия червяков катится из-за гор,
Мальвина, закусив человеческую губу,
Как из лиловых вен, разливает красный кагор.

А волосы у нее цвета воронова крыла,
Со спины проползают по узким, узким плечам,
Дом у нее сосна, в землю сосна вросла,
Небо над ней молчит, и не пристало нам.

Еж и змея и гусь выбрались засветло,
Между рытвин и ям свой пролагают путь,
Раненая трава стелет ковры остро,
Огненная вода, негде передохнуть.

Жирные жернова, маленьких судеб спор,
Дробь молодых планет, сорванных на бегу,
Если Мальвина есть, слон протрубит нам сбор,
Но как Мальвины нет, я тоже быть не могу.

Имя твое трещит, жжется под языком,
Ягодой с губ слетит, косточкой и ростком.

* * *

Ночи черные с желтым, дерьмо упало на снег,
Завтра будет погода, продаст родной человек.
Почтальон-почтальон, сколько раз мне осталось? - Ку-ку,
Плачет девочка в юбке, чья кукла висит на суку.

А язык у собаки, дай палец, я руку не съем,
Белым снегом засыпало в небе ворону совсем,
Твои бывшие письма, как бабочки, хрупко-не-тронь
Из коробки шершавые слепо ползут на огонь,

Ничего, ничего, на Рязани столбы, как грибы,
Все дома-то с глазами, и в небо упялены лбы,
Королева из шахмат, въезжая в лазоревый грот,
Опечатала дверь и ко мне никогда не придет.

Не копти, моя свечка, работы тебе до утра,
Королева недвижна, но все-таки не умерла,
Тики-так почтальон - ухмыляешься, скалишь клыки,
Бесполезно прожитое пряча в свои сундуки.


* * *

Столбы частоколом уставлены в небо
И труп по воде, к тем местам, где ты не был,
Над юбкой в лесу, утирая пыльцу,
Товарища Зорге ведет на гнильцу.

Быть может, покуда ржавеют заводы,
Поднимутся в воздухе новые всходы,
Вспорхнет парусами корабль расписной
И чей-то укор замолчит за спиной.

Торговцы выносят ненужные вещи,
Соседка приладила челюсть зловеще,
Тускнеет в оправе из туч диамант,
Постой, ну куда ты, товарищ Арманд,

Ведь мы все решили - дрожишь от испуга,
Пока были живы, любили друг друга,
А нынче, пожалуй, какой интерес,
Пройдите, товарищ: он тоже воскрес.


* * *

В головешке укрылась зима,
Не такая звериная стужа,
Но сердито снегурка сама
Черным глазом косилась наружу.

Вон у девушки ноги белы,
Вон у девушки голая шея,
В хороводы плетутся стволы,
Чтоб зима убиралась скорее,

Чтобы на сердце томный уют,
Чтобы в каждом подоле удача,
Головешку, наверно, найдут,
Я подальше ее перепрячу,

Ведь девчонкам какая печаль,
Станут жарить ее, напевая,
Им горелой снегурки не жаль,
Потому что она неживая,

Потому что душа, как вода,
В этом весело им убедиться.
А под платьем все ладно всегда
И над платьем они круглолицы.


* * *

Посреди зоопарка, где птицы уже прилетели,
Где ворчит капибара, воды набирая в живот,
Где железная видом лежит голова Церетели,
Прижимая ростки несозревших еще сефирот,

Там пройдешь и заглянешь, как звери посажены в клетки,
Мы могли бы с тобой, но ты лучше увидишь одна,
Как вода достигает какой-то тревожной отметки,
Как неровной дорожкой по ней пробегает луна,

Ты пиши не пиши, я и писем твоих не читаю,
Знаешь, много работы, ты знаешь, как много работ
И неначатых даже, а эта лиса из Китая,
Ей не страшно, она положила жемчужину в рот,

А фламинго, наевшийся перцу, краснеет на пляже,
А тебе не видать, потому что кругом темнота,
А большая кукушка, замыслив убийство и кражу,
Шевелится в яйце в самом сердце чужого гнезда,

А твоя красота достигает тревожной отметки
В пресной каше других, может, женских, ненужных мне лиц,
Проходи, проходи, видишь, звери посажены в клетки,
И закрыты замки, тверже век и надежней ресниц.

Посреди зоопарка, где звери, разбившись на пары,
Утруждают себя завершеньем сезонных работ,
Поверни, не забудь, потому что ворчит капибара
Рядом с длинным корытом почти что у самых ворот.


* * *

В городе Энике, может быть, Бенике,
Эники-Беники ели вареники,
Что ты, братишка, ты жуй да молчи,
Сердцем о сердце потише стучи.

Люди как люди, то дом, то работа,
Сырость зонта и украдки соседки,
Не запланировать только пролета
С лестничной клетки до лестничной клетки.

Кто мы соседям? а время покажет,
Это пророки не знают заране,
Судеб разобранные экипажи,
Пусть наш автобус проедет дворами,

Все же уютней, от дома до дома,
Сын человеческий, скоро суббота,
Встретится, может быть, кто-то знакомый,
Так, по глазам, на ступеньках пролета,

Не поскользнуться б без должной сноровки.
Радость контакта, как сыр в мышеловке,
Надо нам это? ни боже ни мой,
С лестниц сквозняк, поскорее домой.

В городе, может быть, где-то на свете
Бродят совсем одинокие дети,
Жиром заросшие иль волосами,
Может, худые и лысые сами,
Странный автобус ползет по двору,
Кто-то придумал такую игру.


* * *

Деревья стоят деревьями, и так много твоих имен.
Приходи, забирай, что нужно; уйдешь - уйди.
А словам не верю твоим, только слышу звон,
Ты такая юркая на груди.

Только говори, ты во всем права,
Округлился рот, воздух пьет гортань,
Всходит сквозь асфальт на дворе трава
Ты такая нежная, перестань.

Вот от солнца к солнцу сквозь мертвый дождь
Черствая комета летит ежом,
Приходи, не бойся: косматый еж.
Все, что ты ни сделаешь, хорошо.

У деревьев корни, по ним вода
Двигается вдоль глубины ствола,
И не оставляет внутри следа,
И никто не знает, как там дела.

Разломи бетон, на дворе трава,
И какие-то трубы издалека вползли,
И подземные то ли жители, то ли просто дрова
Лезут прямо в руки из-под земли.


По мотивам разговоров с xxxx1

Его ебали семь коров,
Его рогали семь козлов
Его бодали без штанов
И в рот макали семь хвостов,
И в те места, где нет усов,
Ему совали кирпичом.
Но все герою нипочем!
Он снова весел и здоров!
Он залезает на ослов
И тут же падает с ослов,
Он залезает на волов
И снова падает с ослов,
А там стоит жена соседа.
Течет неспешная беседа.
И он, не тратя лишних слов,
Уж снова падает с ослов.


* * *

Шла карета темным лесом,
Зацепилось колесо.
Спит красавица принцесса,
С пальца съехало кольцо.

Поворачивай оглобли -
Ничего не повернуть,
Видишь рожи, слышишь вопли:
Помогите кто-нибудь.

Где-то брешь иль неполадки
В телефонных проводах,
Бьются в упряжи лошадки,
Словно рыба в неводах.

И охрану звать не нужно,
Вся охрана по домам.
Шляпку прочь, глаза наружу,
Выходи смелее к нам.

Твой козел шел темным лесом,
Мы к нему навстречу шли.
Не нашел себе принцессу,
Ну а мы его нашли.

Зарастают лесом дрожки,
Кучер и форейтор спят,
Слева рожки, справа ножки,
Тренируется отряд.


* * *

Уходи, пока можешь, железо в твоей колыбели,
Печень почернела, предсердия почернели,
Зарастает забором сердце, мозги картоном,
Зарастает дворик модным стеклобетоном.

Здесь качались стены, кивая пьяным,
Здесь ходил мужик с городским баяном,
С матерком, по лавкам скрипя, калеки
Ели вислоухие чебуреки.

Здесь трудились между колен качели,
Здесь вы нас любили, но не жалели,
Кровенила пальцы трава осока,
Ниже крыш косилась луна из окон.

Да видать, беда подступала тихо,
Кто-то кликнул лихо, и вышло лихо,
В разноцветном мареве непролазном
Светофоры пляшут, мигая глазом.

Пей не пей, могила подскажет повод,
Ангел-птица пачкает жирный провод,
Печень почернела, предсердия почернели
И ржавеет меч в твоей колыбели.


* * *

Звезды, как капельки белого воску.
Сыплется воздух и мажет известкой,
В мокрые травы идут напролом
Песьеголовцы, и правят веслом.

В трубки с железом смотрели ребята.
"Вот так дела," - говорил виновато
Им командир, и тянулся над ним
В мелкие кольца развернутый дым.

"Папа, налево нам или направо?" -
Спрашивал маленький сын песьеглавый;
Папа молчал, и брели напролом,
Пот утирая вороньим крылом.

Цвет малахитов, волшебная змейка,
Дай им не встретиться, серая шейка,
Перед тобою склонится трава,
Дай ей стелиться на два рукава.

В красный закат оползает зараза,
Матушка злая, гляди в оба глаза,
В двери и в окна стучится беда,
Ты замани ее ближе сюда,

Нам ведь не жалко, прожиты все сроки,
Матушка, слышим твой голос жестокий,
Юные шкуры пора отряхнуть,
Это чужое, без них как-нибудь.

Слово и дело, и мокрая яма.
"Папа, нам прямо? Я знаю, что прямо," -
Медные горы спускаются тут,
Умные звезды по кругу ведут.


* * *

Вот каковы мнения и вот сколько мы их имеем о мудрости мудрых.
Завтра мы выйдем из дома, и наступит холодное лето,
Лед заскрипит и черные лужи покроются коркой,
Бабочка лопнет в полете узором надломов и трещин.

Мы же устали, у нас в голове нет ни единой мысли,
И только одни фонари высоко нависают над нами,
И только нагие гражданки так зябко с подземных плакатов
Мечтают в попутчицы к нам, но мужчина схватил их и держит.

Нам колят глаза неожиданной правдой, а мы ее знали,
Какие-то руки хотят нас потрогать - они не решатся.
Проедет машина, груженая знаком дорожным.
Однажды, когда было нужно, вдруг что-то сломалось,
И что-то не вышло, хотя мы так сильно старались.

И вот с этих пор мы другие, и все изменилось,
И с разных концов подступает холодное лето,
И знать ничего не желает о мудрости мудрых,
И самолеты в дороге, дай им спокойно добраться.


* * *

Галина Ивановна входит в подъезд.
Похоже, а все-таки что-то не так.
Плевки оплывают с насиженных мест,
Под крышкой шевелится мусорный бак.

Чуть пухлую руку приблизив к перилам,
Галина Ивановна в пыль уронила
Какой-то предмет, и сейчас, как назло,
Закатное солнце не светит в стекло.

Упал кошелек или пододеяльник,
Икорка, колбаска, кастрюлька, капот,
Бархотка, горжетка, перчатка, паяльник -
Их сумерки скрыли, и ночь настает.

Но что это было? Молчит батарея.
Выходят соседи и смотрят, трезвея.
Мужчины молчат и дрожат, как дрова,
Галина Ивановна тоже права.


* * *

Издалека сошлись верстовые столбы,
Налезают один на другой,
И устали часы от солдатской ходьбы,
От унылой ходьбы круговой,

И какое-то слово, не слышно, к чему,
Повторяет шабашничек злой,
И кому-то не спится в холодном дому
Глубоко, глубоко под землей.

Слышишь, мокрое эхо ползет из земли,
Ты не ври, и оно не соврет,
Отпустите; хоть сроки еще не прошли,
Засчитайте немного вперед,

Вы хорошие люди и нелюди тож,
Вы добры и отходчивы - страх,
Вы нас любите до раскисанья калош
И до боли в защечных мешках,

Но часы продолжают дурацкий поход,
Не сдвигаясь с натоптанных мест,
Но Летучий Голландец эскадру ведет
Из различных и транспортных средств,

Но, нахохлившись, старые звезды сидят
По углам неизвестных орбит,
Но все громче любимые нам говорят
Из-под черных и каменных плит.


* * *

По небу ползает вода,
Звонит сердитая мадам,
Ошибка связи - вот беда,
Не странно ль вам, не странно ль вам.

Как вас зовут? - она молчит,
Наверно, так? - она кричит,
И громко машет кулаком,
И лижет трубку языком.

Она совсем не любит нас,
Ей нет резона нас любить,
И если выйти к ней сейчас,
То может даже укусить.

А у нее такая грудь,
И это вам не ерунда,
А счастье для кого-нибудь
И для кого-нибудь беда,

И губы сладкие, как мед,
И плечи нежные, как пух,
И тот мерзавец и лопух,
Из-за кого она орет,

И пусть он сохнет, как говно,
И пусть он сдохнет, как гандон,
И пусть ей станет все равно
И счастье с кем-нибудь, потом.


* * *

Ты лежишь один, некрасивый силен,
И вино не делает тебя пьяным,
И от вида юношей превосходных
Не темнеет ум и не бродит кровь.

Кто-то умер, прошелестевши мимо,
Что ты говоришь? молчи, Диотима,
На кладбище слов, никуда не годных,
Между черных строк на кладбище слов.

Был он волосат, неохотно мылся,
Не умел писать или разучился,
Горячо заботился о бессмертном,
В неге сладких дум избегал греха,

И теряли звон, становились глухи
Камешки, мостившие ход науки -
Друг забыл, а трус оказался верным
И вернул Асклепию петуха.


А. Ф.

В двенадцать часов, как куранты запросят штрафную,
Смолкает застолье, лишь дамским убором звеня,
Встает Назарбаев, и песню про ту проходную
Поет заводскую, что вывела в люди меня.

И ропот браслетов, и шелест цепочек по коже...
Где был партбилет, там на сердце открытый карман,
На Красную площадь выходит из гроба прохожий
И маршалов кличет, и каждый убит или пьян.

А кто-то торговал товар из-под полы:
Заслуженный певец, Полат Бюль-Бюль Оглы,
Партийный резкий джаз, республики лицо,
Для комсомолки он споет в конце концов --

И женское имя сквозь зубы бандитских наколок,
О ней об одной, о нежнейшей из всех комсомолок,
Убитой бездействием старых советских солдат,
О Родине мертвой поет и играет Полат.

И где-то под мрамором сердце не бьется, остыло.
Убийца? он моет слезами сиротское рыло,
Он здесь же рыдает под звуки советских эстрад:
"Такую страну развалили..." Играет Полат.

Носками балерин расставлены пуанты,
И от стола к столу летит хрустальный стон,
И главы государств стоят со всех сторон
С бокалами в зубах, и воют на куранты.


Товарищу Эрле

У меня оборвались последние нервы,
Я отдам свои ручки товарищу Эрле:
Если Ктулху ужасный полезет в окно,
Эти ручки меня не спасут все равно.

И не нужно мне больше скакать по дорожке,
Я товарищу Эрле отдам свои ножки,
Пусть кухарка готовит ему холодец,
Все равно человеку приходит конец.

Пусть сжимают пилу волосатые пальцы,
Я товарищу Эрле отдам свои яйца,
Скоро Ктулху ужасный полезет в окно,
Больше девочки мне не дадут все равно.

Скоро здесь учинится кровавое зверство.
Я товарищу Эрле отдам свое сердце,
Чтоб не билось оно, не могло изменить,
Чтоб ужасного Ктулху не смело любить.

Эрле, Эрле, я стал на огрызок похожий!
Взял ты сопли из носа и прыщик на роже,
Верно, Ктулху ужасный уж лезет в окно,
Ну а мне все равно, ну а мне все равно.


Стихи "Ленин"

Птица Ленин кричит в болоте,
Проклинает врага страны,
И пикирует стриж в полете,
Чтоб испачкать ему штаны,

И стучатся зубами в стекла
То ли мертвые черепа,
То ли рыла кровавой свеклы,
То ль развесистой клюквы пасть.

Ленин рыщет внизу в овраге,
В серый мех вплелась седина,
Прибавляя опыт к отваге.
Рвет добычу его жена,

И дрожат сквозь стекло роллс-ройсов,
Иномарок наверно, блядь,
Мокрожопые дуры в кольцах
И привыкшие их ебать.

Телевизора сдернув провод,
Расправляет плеча народ,
И весной нырнувшая в омут
Рыба Ленин ломает лед.


Костоломка

Где в небо косматые сосны
Таращили бороды век,
Где медной породы расчесы,
Сползая, корябают снег,

Где след междолетий подводных
Читается, будто печать,
Где дети голодных животных
Выходят друг друга искать,

Где воздух в кровавой разметке
Болидов, где горный отрог
Под пальцами черного ветра
Срывается, будто цветок,

Где свищут драконы негромко,
Слетаясь к подружкам на дым -
Прекрасная там Костоломка
Проходит ущельем пустым.

Идет, опираясь на руки
Жестоких подземных собак,
И жутко сквозь зимние звуки
Скрипит деревянный башмак,

И крепко уложены косы,
И серьги вплетаются в них,
И не задавайте вопросы:
Дрожите в домах городских.

Милиция вам не поможет,
Без взятки она не придет -
Лишь камень с усмешкой положит
Ей кто-то в протянутый рот.


* * *

Ворона зовет ворону: "Зачем ты меня зовешь?"
Ворона идет по снегу и разевает рот,
Чернеют ее подруги, как стадо больших калош,
На ноги подземным людям надеты наоборот.

Для них не бывает неба, не колятся иглы звезд,
Их лодки плывут по кругу, озера стоят вверх дном,
Плавучие клочья пены соединяет мост,
Подземные рыбы с юга проносятся над мостом.

Фундамент высотных зданий спускается в их места,
И если сантехник выпьет, то по лабиринтам труб
Сползет в глубокие страны, погрузится в города,
Опустится в бездны улиц его бородатый труп.

И шепот пустых вагонов, их огненные глаза
Проносятся по соседству, но что они говорят -
Сантехник уже не слышит их быстрые голоса,
Он там за стеной все ниже, и нету пути назад.

Ворона зовет ворону в немыслимой вышине
И время по старым ранам ползет со своей иглой,
И роспись подземных трещин цветет на другой стене,
И черной смолой асфальты ложатся на этот слой.


* * *

В пыльных грудах не дышат компьютеры,
Не придет к ним компьютерный врач,
И тревожно, и зябко, и муторно
На душе у приехавших с дач.

Лаборантки дрожат под халатами,
Солнце едет небесным мостом,
Тень окна покрывается пятнами
И ложится на ножки крестом.

А в метро за пустые наушники
Заползают обрывки цитат,
Мы товарища Брежнева слушаем,
Ловим в стеклах невидимый взгляд,

Поезд мчится, все рельсы растеряны,
Только леший и выведет нас,
Дети строят железное дерево,
И на нем вырастает фугас,

И сотрудник бредет переходами,
То, что должен, сквозь зубы твердит,
Чешет лоб над железными всходами
И на каждые ножки глядит.


* * *

Наш сумасшедший дворник разговаривает с лопатой,
Как раз у самого входа лениво растет сугроб.
Красивая девушка Оля опять глядит виновато,
Чужой черноусый дядька опять потирает лоб.

И вот уж рыба фонарь озирается желтым глазом,
И тени дорожных знаков ломаются на просвет,
И кто-то устал мне лгать, и решил все выложить сразу -
С фамилией непонятной, кажется, Культпросвет.

И вот сумасшедший дворник разговаривает с лопатой,
И вот безумный прохожий не может найти слова,
Хватает меня за шарф и трясет головой помятой,
На длинной пожухлой шее мотается голова.

А висельник Леша ходит, наверное, где-то рядом,
Безумному Диогену приносит плоды смоква,
И желтая рыба фонарь его молча встречает взглядом,
И в черных разводах сердца не может найти слова.

И многое есть на свете: красивая девушка Оля,
И белый снег на загривках сухих деревянных птиц,
И ритуальный автобус гуляет себе на воле,
Проносится в переулках, как автомоторный принц,

И на гололедных трассах, прикрывшись плащом горбатым,
Кто-то с ним ищет встречи, а сердце стучит раз-два,
И наш сумасшедший дворник разговаривает с лопатой,
И слушает, как лопата находит в ответ слова.


* * *

Что ты плачешь, поезд нас ждет, утешительный поезд,
Ты хорошая девушка птица, лошадка и лань,
Ты послушай: на длинной платформе, где тени по пояс
От дорожных столбов, где не плачут, и ты перестань,

Этот поезд усатый, он дышит и трогает провод,
Черный уголь цветет в нем рассерженным красным цветком,
И такие глаза, сразу тонешь, как падаешь в омут -
Там у всех проводниц, а сочувствия нету ни в ком,

Не найдется плеча, чтобы плакать, и слов, чтобы вспомнить,
Там за мокрым окном черный лес и большая вода,
И холодное небо, и месяц, как яблоко, полный,
И огни семафора в сомненьях ночного труда,

И горчит кипяток, и со скрипом ржавеет железо,
И вчерашний военный, над стопкой набычившись, ждет:
Не приходят враги, только черти зеленые лезут,
Строят рожи, их за ногу мать или, может быть, в рот,

И собравшимся женщинам умная карта гадает,
Удивляются женщины - что и какая тут масть,
И крушение поезда каждой из них выпадает,
То брюнет, то блондинка, и некуда сердцу пропасть,

Вероломная девушка, что разлюбила солдата,
Тщетно пишет в письме, мол, забыла, гуляю с другим -
Никогда, никогда не настигнет письмо адресата,
Этот поезд быстрее, и воздух сомкнулся за ним.

И не страшно совсем, выходи и не бойся, не бойся,
Мимо красных закатов, сквозь черный и желтый костер
Проходи, это поезд нас ждет, утешительный поезд,
Сероглазый, как ты, смотрит в близкую ночь контролер.


* * *

Со времен исторических, как закрыли карту,
Идет война за каналы связи.
Голос сквозь сон дребезжал и каркал,
У нас на линиях много грязи.

Капитан молчит, он хмурит брови,
От команды три пьяных сморчка осталось,
В след шагов на палубе кромка крови,
Мачта дрожит и изорван парус.

Треск электричества, запах мели,
Нет ни покоя и ни движенья,
Зажигается факел святого Эльма
От телеграфного сообщенья,

В пустоте воды, только пни да люди,
Искра альбатроса в речном тумане,
Над рисунком рек только дни да будни,
Только голос гнева гремит над нами,

И распространяется на понятие истины
То, что повторять уже нам не нужно,
И разбитый "Маяк" молчит на пристани,
И твердеет кромка над мокрой лужей.


* * *

Леонид, Степан, Иван,
Они все в земле лежат.
Чует матушка капкан
И отводит медвежат.
А ученые приходят,
Строят домик из костей,
И над ним туман наводят
Исторических затей.

А траву с крошкой зуба жевали друзья,
Здесь они умирали за други своя,
Здесь страна, как девчонка, кто помнил ее,
Тех в желудках лесных схоронило зверье.

А в газетах шуршит и чернеет печать,
Ни минуты в штабах не желают молчать,
Выходи-ка, Катюша, все ленты в крови,
Громким голосом им расскажи о любви.

А в музее раскрутят до винтика -
Вот такая, брат, геополитика.
Воевали вы, мертвые, зря, говорят,
И приносят орлицы двуглавых орлят.


Ад-ад
К сатанинским изучениям nemiroff

Ад ад урим омулченлос,
Время правду говорить!
Ад ад урим омулченлос,
Из клозета выходить!

Ад ад урим омулченлос,
Сатанисты разных стран,
Ад ад урим омулченлос,
Время мучить христиан!

Тен-тен увырзву монредя,
Время тело их жевать,
Тен-тен увырзву монредя,
Больше нечего скрывать!

Ад ад урим омулченлос
(рефрен)


* * *

Трижды бьет полночь. Дядя Витя зашел за шурупом.
Под окном скрипят, качаясь, столбы.
Он глядит в стакан, как будто в трубу с раструбом,
В коридоре туман, и страшно сбиться с тропы.

Слушай, Настя, - он вспомнил имя, - какого черта,
Помнишь, как мы играли, я сделал тебе колчан,
Как ломались стрелы - бессовестная девчонка,
Мы теряем часы, как теряют однополчан.

Твое имя было нежней, чем кошачья гривка,
А теперь скребет по губам и горло мое дерет,
Я стою столбом, и не помогла прививка,
Видишь, электропровод сквозь сердце мое растет.

Что это, дядя Витя, - мы скажем, - ты просто пьяный,
Бьешься с пустым стаканом, как рыба на берегу,
Это дрянная водка бередит чужие раны,
Это чужая память грохочет в твоем мозгу.

Мы заведем часы, пусть четвертую полночь грянут,
В рваных твоих карманах завелся карманный вор -
Брось ты их, дядя Витя, пора уходить в туманы,
Да не ищи шурупа, а сразу бери топор.


* * *

Когда говоришь в большом зале, слышны лишь ударные слоги,
Отточья ложатся на кожу, и раны вот так посолив,
Акустикой древних наречий зазря обивают пороги,
И голый нудист мужичонкой бросается в Финский залив.

Сквозь многие беды живешь, да и делаешь много плохого,
И сердце об сердце разбито, чужое, а может, свое,
Теперь уж не вспомнить - но знаешь, когда обрывается слово,
То вздрогнут и птицы, и гады, и в чаще проснется зверье,

И все придорожные камни вздохнут, расползаясь по норам,
По мокрым канавам, по ямам, по вмятинам черных дорог,
И идолы с детских площадок древесно откликнутся хором -
А впрочем, никто не услышит, заткнись ради бога, браток.


Что украли из могилы поэтессы Рубальской

...Унесли телевизор и бытовые приборы,
Украли молоток и гвоздей запас,
И тогда пошли слухи и разговоры:
"Она визжала вовсю, но сторож ее не спас."

И тогда все решили, что дело ее нечисто,
Все жители решили, здесь что-то не так,
И больше других испугались фашисты,
И стали делать фашистский знак,

И анархисты бежали не глядя,
В немытом брюхе кусался клещ,
И тогда толстые злые дяди
Стали делать очень плохую вещь,

Монахи дрожали и даже выли,
Милиция лежала совсем без сил,
Такими злыми и толстыми были
Чужие дяди из наших могил.

Мечта о Барнауле

Человек собака, человек медведь
В деревянной чаще протаптывают тропинки,
Время им выйти в поле и пореветь -
Сквозь заросли фонарей, на опавшие фотоснимки.

Пожелтела печать, на бетонном поле коррозия,
Или как называется, когда в небо торчат штыри
Ржавой арматуры? Где-то ползут бульдозеры
Неизвестно куда, и кто-то плачет внутри.

У нашей музы вместо волос телеграфные провода,
Она сидит на вывороченном столбе
И болтает ногами, не скажет ни "нет", ни "да",
Пробубнит пустое под нос себе,

И по Водке-реке отправляя военный флот,
Государь наш чешет пузо на берегу,
Человек ворона влетает в открытый рот,
Смотрит наружу и говорит ку-ку.

* * *

Пьяные дети рыщут под стенами,
Как в барабаны, стучат по рожам.
Кто виноват и зачем их сделали,
Кто-то им скажет, а мы не можем.

Между могил в крестовидных зарослях,
Мимо венков и бумажных ягод
Мокрый кораблик плывет под парусом,
Возле ступеней бросает якорь,

Сверху в нигде пропадает лестница,
Шаг твой оборван, спускаться поздно.
В мутной воде ничего не светится,
Не отражаются даже звезды,

Берегом бродят вороны вещие,
Это они всегда были правы.
Видишь, как в землю врастают трещины,
Слышишь, как рвутся в кустах канавы,

Мертвые люди под каждым ярусом
Сладко ворчат, их язык неведом.
Мокрый кораблик под черным парусом,
Страшно качаясь, подходит следом.

* * *

Получив, наконец, почту, я обнаруживаю,
Что читать ее мне совсем не нужно.
У чужих почмейстеров ноги в саже,
А чего не знаешь, никто не скажет.

И тоска глядеть на кружки да точки,
Отпечатки пальцев на каждой строчке,
То ли жирных, то ли каких заразных -
Не узнать ни буквы из ваших азбук.

В доме ветер, зеркало нараспашку,
Кто-то страшный ползает над кроватью,
Тянет руку в древнем ночном халате,
Выпивает яду и ставит чашку.

Под мостом на сердце ворона мокнет,
Мозгляки толпятся под сводом правил
И пожарный дядя влезает в окна,
Потому что лестницу он приставил,

И за ним заходят другие гости,
Их язык цветист и многоэтажен,
И скрипит К. Ю., черепа да кости -
И смолкают вместе под всхлипы скважин.

* * *

Не в склад и не в лад трубачи в заводские трубы
Дымят, в городах забивает асфальт трава,
Зябко бормочут порванные суккубы
С рекламных щитов неразборчивые слова,

На площади мертвые окна многоэтажек
Роняют стекло, заколочены темнотой,
И группа из честных статуй, видать, на страже,
Скрипит на ветру и мнется: постой... постой...

Брось в пустоту: "А помнишь?" - и сразу эхо
Спрыгнет с забора, слезет с бетонных плит,
Зыбко шурша, шелестя шумовой помехой,
Схватит за сердце, вены расшевелит,

Имя вспорхнет и вылетит малой птицей -
Что, вороненок, сорваны провода,
Зря тебе, кроха, на сердце не сидится,
Как теперь будешь, выпавший из гнезда.

* * *

В Тюменской области, у храма пива господня
Человек на щебенке, как на кровати,
Загибает пальцы: "Ты вчера, я сегодня," -
И плывут автобусы благодати

От столба к столбу, и нудит прохожий:
"Эй, верстовой, погоди, я болен!"
Верстовой его подождать не может,
Вырастает лесом вдоль колоколен.

"Девочка, девочка!" - взвизгивает музыка
О какой-то темной аллее в парке,
Но в Тюменской области у котяры Мурзика
Аллергия на свечные огарки,

У него, Баюна, на шее три провода,
Прут железный, медный и плексигласный,
Телеграфной дробью идет из омута
Передача "Лысый в гостях у сказки",

Под землей ползет нефтяными трубами
Желчь речных асфальтов, не здешних более,
К городским воротам шагами грубыми
Подступает черная меланхолия.

- Девочка-девочка, кто тебя полюбит?
- Мальчик-одуванчик, девчачий мор.
- Девочка-девочка, кто тебя погубит?
- Милиционер красный хер да вор-прокурор.

На дремучей темной аллее в чаще
Мокнут мхи, и слизень ползет по следу,
И кривые буквы на пне торчащем
Разъедают крупные короеды.

* * *

Солнце заходит между рогами Шайтана,
Красная монета летит в кольцо.
Ветер раздувает звезды над Атастаном,
Женщина у воды поднимает лицо.

Ни дрожания век, ни следа на сетчатке глаза,
Талая вода совсем ничья,
Она смотрит странно, и не встречали ни разу
В наших горах такого ручья.

Не тушить фонарей, не мотать на ус киноленты,
За девушками скромными не следить у моста:
Тролли, торфяные и лесные агенты
С запада идут на наши места,

Оборотни волки, косматые лисы,
Рыбы с голой грудью, железный гном...
Солнце заходит между рогами Иблиса,
Скоро опустеет наш бедный дом,

Кто услышит нас - осел да осленок,
Кто о нас заплачет - худое дно
Глиняной бутылки в оплете черном,
Если под дождем полежит оно.

* * *

Мы шли болотами, двигались руслами рек
К Стране Убийств на 1000 человек.
Какие-то тени поднимались клубами пыли
На старинных тропах, о которых давно позабыли,
Цепи бывших спряжений уже не владели ими,
И фигуры речи казались увечными и больными.

Прошлое отставало и не было настоящим.
К югу сдвигались постройки, и трубы стояли чаще,
Отряд отделился от нас и ушел, разбредясь толпою,
И больше никто не знает, где ты, что сталось с тобою.

Нас кто-то куда-то звал, как сорок ласковых галок,
Рассевшихся проводами, на брюшках бетономешалок,
А провода уходили в землю, как если бы восвояси,
Там-то и начиналась линия связи.

А эта страна, возглавлявшая все таблицы,
Никак не лезла на карты, никому не могла присниться -
Один кровяной прилив, отшумевший в ушах от спора,
Обломок меридиана в проекции Меркатора.

Под черным знаменем ночи, сквозь зубы каких-то башен
Выплевывая проклятья, неслась подземная стража,
А что ей с нас взять снаружи; тут дело совсем не чисто,
Видать, и до них добрались шахтеры или туристы -

Но мы уже миновали тысячу Мекк,
Мы в гнездах у птиц находили себе ночлег,
И вот наконец мы стоим посреди коллег
В Стране Убийств на 1000 человек.

Мой начальник не гей

Я как ручка от паяльника
Вся растаю без начальника,
Только кто-то говорил,
Мой начальник зоофил.

Овечки козочки,
Собачки кошечки,
Это все животные
Очень чистоплотные!

Эй девчонка не робей,
Твой начальник не гей,
Ты смотри на него веселей.

Как застежка от купальника,
Я ломаюсь без начальника,
Только кто-то говорил,
Мой начальник педофил.

Носки и трусики,
У дяди усики,
Все неизвестное
Нам интересное!

Эй девчонка не робей,
Твой начальник не гей,
Ты смотри на него веселей.

Я как молния от спальника,
Заедаю без начальника,
Только кто-то говорил,
Мой начальник некрофил.

Шопен наш свадебный
Пищит с мобильника.
Достану милую
Из холодильника.

Эй, девчонка, не робей,
Твой начальник не гей,
Ты смотри на него веселей.

Я как крышечка без чайника,
Не могу жить без начальника,
Только кто-то из ребят
Говорит, что он кастрат.

Эй, девчонка, не робей,
Твой начальник не гей,
Ты смотри на него веселей.

* * *

От живой жены стыдно томиться в парадном,
Мять перчатку, думать про затяжной из окна,
Голуби в снегу и цвета красного мармелада
В зеркале асфальта сломанная луна,

От живой матери стыдно плакать про недостаток
Тепла и в быту шерстяных вещей,
Но зимушка-земля, до чего пуста ты
И безвидна в преддверье страшных затей.

Пестрый шепот пыли, и где эти души
Камней и мостов, и телеграфных щербин
Городской струны - сердцу нечего слушать,
И прохожий проходит совсем один.

Темно, как на конце у света, и снова
Однодневная девушка входит в дом,
С круглыми глазами однодневные совы
Расправляют крылья под потолком.

И пожалуйста, не говорите ни слова,
Ничего не требуя, не моля.
"Если мы успеем, - вздыхают совы, -
Мы еще вернемся к тебе, земля."

* * *

Во сне родители купили
Пустую черную лошадку.
Жук-пахарь, жук-сестра, жук-телка
В ней поселились изнутри.
Жучихи где-то воду пили,
От них остались отпечатки.
В упряжке бегали с двуколкой
Лошадки черные по три.

Была у Люси с краской бочка,
И краской Люся рисовала,
Макая только кончик пальца
И проводя им от и до.
Четыре бронзовых сыночка
Ругали Пушкина сначала,
Потом их засмолили в яйца,
К кому-то сунули в гнездо

В промокших водяных угодьях,
Где человеку черт не брат,
Где по трубе сантехник бродит,
Где смерть растет на огороде,
Где часовщик длиннобородый
Считает пестрых кукушат.

* * *

Снова рушится наш уют,
Снова мертвые ищут нас,
И в гудки телефона бьют,
И бубнят в часы каждый час,

Звук коротких шагов в мозгу,
По углам заворчали псы.
- Выбирай: или я тебе лгу,
Или все критяне лжецы.

И Алиса заходит в лес,
А луна норовит в окно,
Под щекой у нее желез-
нодорожное полотно,

И шершавые речи птиц,
Как детей со двора зовут,
Полки книг, проросшие вниз,
Скоро осень сморщит листву.

Нас забыли, Алиса, тут,
В фолиантах палой листвы,
Нас уже живые не ждут,
Даже ты, Алиса, увы,

И чужое имя с тобой
Дует в трубы стволов пустых,
Пробираясь волчьей тропой
В перечеркнутых строк кусты.

* * *

Шахматной дробью бетонных дворишек,
Кашляя пылью прочитанных книжек,
Входит, как будто в немое кино,
Дедушка старый ему все равно.

В черной квартире разбита посуда,
Шляпа, как будто китайское блюдо,
Жадно зевают подметки, и трость
Ветер из рук, как собака за кость.

Столько воды утекло, будто с гуся!
Польты украла уборщица Люся,
А за подкладкой то смотрит, то нет
Из-под руки ретушера портрет.

Под свитерком поправляет медали.
Дедушка-дедушка, мы тебя ждали:
"Вот погоди, что-то бросит в окно
Дедушка старый ему все равно!"

Звезды потухли - он дует на угли.
В эти железобетонные джунгли
Вступишь и канешь монетой на дно.
Дедушка старый, ему все равно.

Трубка повисла, в ней тянется зуммер,
Дедушка старый давно уже умер,
Что-то в Иваново, что-то в Чертаново -
Что ж, все равно, мы все сделаем заново.

* * *

Леночка смотрит на небо и видит набрякший бетон.
Смерзшийся камень; когда-то ходили у нас ледоколы,
Словно в скафандрах матросы, и звон отбегающих волн,
И колокольные всполохи треснувших чашек над полом.

Воздух слезает ошметьем с разбросанных крыш,
Галка к вороне идет в хороводе из башен,
Леночка, зря в ядовитые трубы дымишь,
Вот твой вагон, удивительным флагом украшен,

Вот твои рельсы полозьями по мостовой,
Хвост малахитовых руд и пятнистые шпалы,
Узкий билет, посмотри-ка - наверное, твой -
Ищет в зубах компостёра кондуктор усталый,

Бездны сердитых и непонимающих глаз,
Черные кольца зрачков, разбегаясь от взгляда -
Там, меж фонарных аллей, вызревая как раз,
Белые луны, как свежая гроздь винограда.

Леночка смотрит в окно, строит рожи, и длинный вагон,
Даль раздвигая усами, проходит небесной дорогой,
Словно в скафандрах матросы, и воздух, звенящий от волн,
И семафор к семафору спешит в темноте многоокой.

* * *

По весеннему снегу, как солнце полощет корзину,
Потерявшись под Южным Крестом, где встает Волопас
Над чужой Антарктидой, где чешутся, рты поразинув,
Мохножабрые твари, на жопу надевшие глаз,

Где русалки в скафандрах, раскинув холодные руки,
Утомленным матросам железные сети плетут,
Где идут косяки водных рыб, неизвестных науке,
Электрическим светом себе пролагая маршрут,

Там, оттуда, где тени гуляют по бешеным льдинам
От невыросших башен, от будущих арок мостов,
Где выходят на сушу ловцы белогрудых пингвинов
И выносят от древних моллюсков нарядный остов -

К нам стекаются воздухом бывшие знаки и звуки,
Это точка-тире, это более скорый сигнал,
Это мертвые люди из тех, кто не вынес разлуки,
И подводник Харон подо льдом их еще не догнал.

Их неспешные речи ложатся на дно тротуаров,
Или тонким уколом на чьем-нибудь сердце цветут,
И голодных русалок матросы рисуют недаром
На спине друг у друга, заранее зная маршрут.

* * *

Как с черною кровью железная раса -
С Сургута на юг, и восточней Донбасса,
Вдоль розы ветров и изгибами рек,
Где только асфальт проложил человек,

Где плиты бетона, как сахар, в надкусах,
Где девка сидит в золоченых Исусах,
И бес ее знает - наверное, блядь,
А может, настойку пришла продавать,

Где девки в помаде горячие губы,
Где знаков дорожных бежит частокол,
Где в порванных снах наследили суккубы
С рекламных щитов тонкой шпилькой об пол,

Где в низких тоннелях качаются тени
И полосы света сквозь дым выхлопной,
Как будто вьюнцы неизвестных растений,
Шуршат мимо стекол (возьмем по одной),

Где как-то гаишник один, незадачник,
Застряла, видать, под лампасой вожжа,
Надумал о полночь у трассы рыбачить,
И странный один грузовик задержал,

Подходит и видит стекло броневое,
Мол, кто за рулем, чей поставлен мотор?
Превышена скорость не меньше как вдвое,
Пищать надорвался зашкальный прибор.

И хочет в глаза посмотреть он шоферу,
И дергает ручку, и слышится звон,
Свистит кучеренок и трогает скорый,
И падает с воздуха мокрый бетон.

С тех пор тот гаишник уже не рыбачит,
Достанет прибор свой зашкальный и плачет,
Покинул он службу начальству назло,
Все ждет грузовик - броневое стекло.

А мы понемногу, легки на помине,
Быть может, еще по одной опрокинем,
Нам зеркалом черным асфальт да бетон,
И что там нам будет, то будет потом.

* * *

Про девушек

Пришло время человеческое,
стали города человеческие,
расцвели сады человеческие,
поднялись леса человеческие,
выросли девушки человеческие
с большой головой,
с большими глазами,
с большими усами,
ой, это неправильно,
с большими наверно ушами?
с большими ушами,
а может зубами?
с большими зубами,
с печальным сердцем.

Жила-была одна девушка,
и ей подарили
механическую розу,
стеклянного соловья,
фарфоровую книгу,
бумажную вазу.
Подарки ей очень понравились.

Жила-была одна девушка,
ей сказали:
девушка-девушка,
в твоем сером доме
серые окна
выходят на серую улицу
с серыми плащами людей,
с серыми зарослями облаков,
с серыми цепями мостов.
Не покупай серый конструктор:
если ты купишь серый конструктор,
с тобой случится большая беда.
А у девушки был зеленый конструктор.
Подружка предложила ей поменяться:
зеленые винтики на серые винтики.
И девушка согласилась,
ведь винтики это еще не конструктор.
Знакомый предложил ей поменяться:
зеленые кубики на серые кубики,
и девушка согласилась,
ведь кубики это еще не конструктор.
И вот она ходит по городу и меняет
зеленые гаечки на серые гаечки,
зеленые крантики на серые крантики,
зеленые разводные ключи на серые разводные ключи,
и смотрит большими глазами,
и хлопает большими ушами,
и гадает печальным сердцем,
когда же с ней случится большая беда.

* * *

В Небесном Киеве расцветают снежные розы,
Каждая ростом с башню и совершенна, как госпожа.
Снежные голуби клюют ледяное просо,
Снежные чайки ловят рыбу с ножа.

В железном сердце воина, как в клетке, бушуют страсти,
Железные кошки точат когти о красный прут.
Железные рыбы для них обрывают снасти,
К каменному причалу на всех парах идут.

В каменном городе госпожа останется стойкой,
Не согнет спины под тяжестью снежных роз
На забытой площади, где она бежит с мухобойкой
От рогатых троллейбусов, выгнанных на мороз.

И пускай чужие буквы пестрят в газетах,
И с плакатов смотрят совсем не те --
Ведь в Небесном Киеве наступает лето,
Белый снег цветов и скрежет когтей.

* * *

У людей, Алиса, есть дом и служба,
Зубы батарей и дверной проем.
Один человек сделал что-нибудь нужное,
Другой куда-то вышел и стоит под дождем.

Он курит, и проступают пятна помады
По краям папиросы с другого конца,
Счастье было так близко, вот его и не надо,
Целая охота уже бежит на ловца.

И есть много дорог, они разного, разного цвета,
По одним ходит воздух, по другим гуляет игла,
Папироса мокнет дольше, чем сигарета,
У Алисы в сердце нет другого угла,

Слушай, Алиса, ты ничего не слышишь,
Это в дверь с обратных сторон стучат
Каблуки, на которых идут по крышам
Капля к капле хлюпают невпопад,

И назад нельзя, ведь нет ни минуты,
Не осталось времени, потому что времени нет,
И не надо, Алиса, это гремит как будто
Билетная касса, вот взял человек билет,

Под дождем, Алиса, вдруг захочешь укрыться,
И как раз метро выходит из-под земли,
И вползают змеи, и ковыляют птицы,
И какие-то звери к кондуктору подошли.

* * *

Мне снится твое тело, Felinia Terminalis.
Я уже забываю ошибки последних лет,
И воздушные тени плывут, поднимая палец,
И порочно хихикает в темном шкапу скелет.

Ты молчишь и ни словом, ни жестом себя не выдашь.
За звездой леденцовой, нарочно ступая в грязь,
Я бегу по паркетам, по черной земле, как видишь,
Только ты и не смотришь, твоя-то мечта сбылась.

Беглый лебедь, забыв зоопарки, встает из лужи,
А в желудке его расцветает букет нематод,
И свинцовое небо в глаза к нему лезет снаружи,
И надравшийся бомж популярную песню поет.